День сегодня, без сомнения, был напряженный, даже очень. Гремели выстрелы и взрывы, пули взрывали землю под лапами, кровью была обагрена земля, вымазаны ею люди с собаками. Уже который день подряд хмурилось небо, серое, затянутое облаками, пыль, из которой уже состоял воздух, мешала дышать, и все вокруг было грязных оттенков. Монотонно-серый, бледный хаки, всепоглощающий черный… Лишь изредка перед глазами мелькали алые пятна крови да огненными цветками распускалось яркое рыжее пламя. Но они смогли. Они отстояли. И человек, которому Хель вынуждена служить до конца своей жизни, отошел, призвав за собой своего питомца. Она не хотела уходить, ее сердце разрывалось между службой своей Родине и грозным приказом. Но малинуа знала, что ждет ее в случае неповиновения, поэтому, стиснув зубы, ушла, оставляя за спиной фронт. Пусть основное движение теперь и было сдвинуто куда дальше, душа патриотки все равно раздиралась на мельчайшие кусочки.

День уже подошел к своему законному концу, и теперь на дворе стоит вечер, необыкновенно ясный. Несколько унылая военная, забившаяся в угол, не двигается вот уже несколько часов. Она слышит отдаленное размеренное тиканье часов, и это одновременно раздражает собаку и умиротворяет. Противоречивые чувства борются в ней, и победу одолевает то одно, но другое, но позже Хель уже сдается, более не обращая внимания на битву внутри. Неважно, что сулит ей это неумолкаемое зловещее тиканье, она все равно не может его остановить, заткнуть, утихомирить. Впрочем, рыжая вполне может сбежать от него. Она поднимает голову; первое движение за долгое время. С тонущего корабля бегут только крысы, с поля боя – трусы и дезертиры. Но сука больше не может выносить этого, ее голова разрывается, и, вскочив на лапы, она устремляется наружу, прежде успевает случиться что-нибудь еще. Собака быстро-быстро перебирает лапами, вывалив язык, ловко перепрыгивая лужи и умело выбирая путь посуше. Когда местность перед беглянкой становится более-менее пустой, она замедляет движение и задирает голову, всматриваясь в небо. Подумать только, каким ужасным оно было всего лишь днем – и теперь на нем нет ни облачка, лишь медленно катящееся к горизонту солнце окрашивает его в красно-оранжевые оттенки. Война продолжается на небосклоне; там прокатился взрыв, который следа не оставил от прежней голубизны, создавая яркую палитру. Языки пламени смешиваются с кровью – зрелище знакомое, даже чересчур, поэтому малинуа вновь бросается бежать сломя голову.

Очень скоро перед потерянной, пребывающей в состоянии аффекта военно-полевой появляется некое сооружение. Но оно все равно было полуразрушено в течение войны, поэтому сейчас трудно в нем что-либо опознать. Одно, впрочем, известно наперед – там есть высокая лестница, устремляющаяся наверх. Нет, Хель не хочет стать ближе к небосклону, поэтому нерешительно останавливается на первых ступеньках, пробуя их, словно бы пловец воду. Однако их каменный холод приятно успокаивает лапы, вселяя облегчение. Снова почувствовав былую уверенность, сука безбоязненно, хоть и неспешно, поднимается на самый верх. И чего уж она точно не ожидала, так это увидеть спокойно лежащую там другую собаку. Навострив уши, кареглазая взволнованно оббегает вокруг незнакомки целый круг, чуть ли не перепрыгивая через нее, чтобы признать в ней Гретхен. Да, верно, это та самая санитарка, что всегда столь далека и скрытна, не желая идти на близкий контакт. И от природы любопытную и болтливую Хель всегда тянуло к ней, как будто магнитом. Но Грета каждый раз ловко уходила от общения, и самку это безмерно разочаровывало. Что странно, злобы или раздражения по отношению к скрытной санитарке она вовсе не чувствовала. Наоборот, с каждым отказом в ней все время росла заинтересованность, жгучая, поедающая изнутри, не дающая спокойно спать. И теперь, видя перед собой свою цель, абсолютно безоружную, неподготовленную, охотница хищно улыбается. Жертва попала в ловушку.

– Гретхен! – взволнованно восклицает военная, переминаясь с лапы на лапу прямо перед лежащей волчьей собакой. Ее высоко поднятый хвост возбужденно ходит из стороны в сторону. – Что ты здесь делаешь? Ты отдыхаешь, да? Смотри, какой чудесный вечер, весна, все расцветает, – отпрыгивает рассказчица в сторону, чтобы ее собеседнице было удобнее лицезреть открывающийся вид. – Мокро, правда, немного, но это ничего, еще успеет высохнуть. Да и не в том суть, когда весна пришла, ах да, кстати! Что я-то тут делаю – так вот, мы оттеснили этих русских, и меня забрали сюда. А потом, – легкая запинка, мимолетный бросок взгляда на небо, – я и сама не поняла, как очутилась здесь. Только не уходи, пожалуйста, – спохватывается малинуа, умоляюще глядя на знакомую. Хотя и пути для отступа у нее все отрезаны – санитарка не в своей родной стихии, не может отослать привязавшуюся гостью, сославшись на кучу работы. Пусть только попробует снова сбежать, тогда, тогда… Тогда можно притвориться раненой и пойти вместе с Гретхен, лишь бы поговорить с ней немного больше. Может быть, хотя бы тогда она наконец разговорится и выдаст все свои секреты разом.

"В этот вечер удивительно чистое небо. Настолько, что я даже не могу понять сон это или явь. Хочется укусить себя за лапы, чтобы проснуться, окатить себя грязной водой реального мира. Даже если я это сделаю... перестанет ли быть это небо таким чистым? Да, наверное, перестанет. Я проснусь на войне, свернувшись калачиком в каком-нибудь окопе или в углу свой палатке, с пропитанным медикаментами воздухом. Ни в одном из этих мест я не жду своего пробуждения. Во-первых, над головой не будет этого удивительного чистого неба". Никто не могу подумать, что мирно лежащая на полуразваленных ступеньках собака вела в мыслях монолог с собой. Только почему? Она ведь может поговорить со своими сородичами. Нет-нет-нет. Она не может этого сделать. Из-за...страха? "Но если бы я проснулась рядом с хозяином, я бы еще больше не поверила своим чувствам и глазам. Я настолько давно его не видела... Он иногда заглядывает в палатку, говорит с санитарами и гладит меня по голове, дает лакомства. Как щенок, я радуюсь, думаю что он зайдет завтра, но... он не заходит. И почему только у него глаза такие грустные, когда каждый раз он со мной прощается? Нет. Если это сон я определенно не хочу просыпаться". Монолог подошел к концу. Голос внутри резко замолчал. Собака подняла голову.

Впереди показалось движение и до носа полетел легкий запах. Запах другой собаки. Первое желание вспыхнувшее внутри Гретхен был стандартным - убежать, тем самым скрываясь от разговора и общества в целом. Почему, почему она так избегала все живое, а особенно то, что пыталось пойти с ней на контакт? Ей постоянно чудилось, что она делает что-то не так! Говорит не так, реагирует не так, понимает не так и делает не такие выводы. Ей кажется ужасно сложным просто начать разговор, открыть пасть и вымолить пару слов из ее. Далеко не каждому нравятся типы по образцу Гретхен. Скрытность раздражает многих, а странная боязнь общения списывается чуть ли не заболевание, и, наконец, в дополнение ко всему - волчий окрас, указывающий на текущую по венам дикую кровь, не внушает доверия. Многое из этого Грета пропускала мимо себя, не обращала внимания. Хотя на что она вообще обращала внимания кроме своего мира и всех серых страстей, которыми он так плотно окутан? За всю свою жизнь она научилась различать достаточно количество оттенков серого, чтобы называть мир внутри себя красочным. И сейчас, когда рыжий силуэт приблизиться окончательно мы сможем наблюдать великолепное падения этого самого мира. Сердце тихонечко крадется к лапам, с каждой секундой стук его нарастает.
Перед собой Грета узнает Хель, бойкую, активную малинуа, яростно рвущуюся впереди всего фронта. Иногда с ней даже хотелось заговорить, но подходящих слов не отыскивалось и приходилось ждать. Но чаще всего Хель сама заговаривала с санитаркой обрушивая на нее поток эмоций. В большинстве случаев Гретхен пугалась такого потока эмоционально окрашенных слов, хотела бежать, забиваться в свой тихий угол в санитарной палатке, но иногда она могла и остаться рядом с рыжей овчаркой. В такие моменты Гретте обычно ужасно одиноко. Настолько, что она рада даже такому общению. Сейчас нельзя было сказать, что она рада видеть Хель. Мысли мгновенно спутались, хотя пару минут назад они представляли собой шеренгу. Малинуа оказывается перед Греттой. Она натянуто, слегка грустно улыбается.
- О, Хель, это ты, - говорит она на выдохе, немного расстроенной интонацией. Немедленно следовало убрать грусть из голоса, дабы не вызвать лишних вопросов. За всю речь, сказанную Хель, Гретхен взглянула не нее пару раз и кинула, в знак согласия, - отдыхаю, да. В последнее время наши медицинские дела идут не слишком хорошо, - Гретта судорожно подыскивала слова, поэтому между предложениями получались существенные паузы, - да, вечер сегодня действительно чудесный, давно я таких не видела... - слова резко закончились и собака замолчала. Она продолжала слушать собеседницу, рассказывающую о своей службе и о том, как она пришла сюда. Санитарка иногда дергала ушами, показывая  что слушает, а не просто созерцает вид перед собой. А что могла рассказать она? Об очередной перевязке или очередной кровоточащей жуткой ране? Или может лицах и мордах на которых застыл ужас? Нет. Конечно, она ничего не скажет. Она просто думает, что рыжей это не интересно. Это же не активные действия, даже не ходьба и бег.
- Только не уходи, пожалуйста. Если бы Гретхен была человеком, она бы поджала губы. Внутри что-то ёкнуло. Санитарка рассеяно взглянула на Хель, часто заморгала и опустила глаза.
- Я постараюсь... но, - она снова не могла подобрать слов, - там.. в лагере еще много работы. Мне скоро нужно будет делать вечерний обход и.. - Гретта хотела сказать что-то еще но вдруг запнулась, - и... вот так, - в итоге получилось нечто незаконченное.

Позади послышалось движение. Гретхен ощутила взгляд будто бы на своей шкуре и резко обернулась назад, привставая с лесенки. Она усиленно вглядывалась вперед и водила глазами по небу, а потом по ближайшей крыше. Гретте показалось, что там кто-то есть. Силуэт был темный, запаха ветер не приносил. Собака не могла различить кто это.
- Кажется, помимо нас здесь еще кто-то есть, - Гретхен повернула морду к Хель и попятилась на пару ступенек назад. Вытянула шею, понюхала воздуха. Нет. Ветер не приносил запаха.
И все-таки, кто бы это мог быть?

– Ты не ушиблась? Ничего не болит? – осведомляется в своем духе Гретхен, едва завидев малинуа. Та на секунду останавливается, сосредоточенно нахмурившись, отчего на лбу у нее собираются морщинки. Очень непривычно видеть Хель с таким выражением на морде, и оттого это весьма забавное зрелище. Прислушавшись к ощущениям в своем теле, рыжая ощущает только то, как легонько саднят те места, которыми она приложилась к камню, пока летела вниз. Ничего смертельного в этом нет, и Чужая активно мотает головой, безмолвно говоря, что все в порядке. И теперь, ответив, снова к своему полюбившемуся делу.

Пока кареглазая гонялась туда-сюда, она по-настоящему увлеклась скорее самим процессом, чем наблюдением за знакомыми. И теперь она с увлечением отбегает от Гретхен к лестнице, смотря себе под лапы, а потом обратно к ней, словно несмышленый щенок, только учащийся носиться. Ее, впрочем, прерывает появление Кирсана, преодолевшего наконец-то спуск. Едва не врезавшись в него снова, рыжая резко затормаживает и отпрыгивает в сторону. При этом она награждает его негодующим взглядом – мол, мог бы и побыстрее свою задницу волочить. Тот, правда, только мельком бросает на нее взгляд, проходя мимо и направляясь прямиком к Грете. От такой вопиющей наглости самка даже роняет нижнюю челюсть, застыв на своем месте с раскрытой пастью. Нет, ну вы видели, каков бесстыдник! Пока что ничего не предпринимая, военная поворачивает голову, смотря кобелю вслед. Тот подходит прямиком к санитарке и… Кто бы подумал, утыкается носом ей в шею! Ничего не понимая, овчарка недоумевающе корчит рожи, наблюдая за сладкой парочкой, улыбающейся один другому. Они что-то там еще и воркуют, и взволнованная малинуа начинает пританцовывать на месте, с трудом удерживаясь от того, чтобы оторвать их друг от друга. А может, они и вовсе давненько крутят роман, а она – о боже! – не в курсе этого? Быть не посвященной во что-то Хель просто ненавидит, и поэтому на полном серьезе и без всякого стыда собирается допросить сотоварищей, есть ли между ними что-то. Глядишь, и позавидует еще, но, скорее, тому, что Кирсану довелось пробиться к Грете ближе, чем когда-либо удавалось рыжей.

– Что вы здесь делаете? – вопрошает пес, отстраняясь от любви всей своей жизни и присаживаясь рядом. Сука бросает на него полный испепеляющей ярости взгляд, даже не слушая, что там лепечет санитарка. Вот так помиловался с нею, потыкался в шею на глазах у честного народа, а как сразу с двоими общаться – так вопрос такой сухой, что вот-вот помрет от обезвоживания. Да и вообще, как ему не стыдно такими непристойностями заниматься?! Чужая и вовсе никогда никого к себе не подпускает, и так считая это излишней вольностью, а тут ишь вот как… Такое чувство, что это не Кирсан внезапно нарисовался на горизонте, а сама Хель внезапно влезла откуда-то и нарушила всю идиллию этого вечера. Как бы то ни было, она не собирается просто так покидать их, решив остаться тут, чего бы это ни стоило. В подтверждении своим словам кареглазая, вскинув морду, плюхается на землю, являя собой символ суровой и стойкой неподвижности. Впрочем, достаточно долго это все равно не длится, как и размышления ее, мгновенно сменяющиеся другими. И, вспомнив, что кобель все-таки задал вопрос, собака вскакивает на все четыре лапы так, как если бы внутри них есть пружинки.

– Я тебя первая спросила! – артачится военно-полевая, выбегая вперед и поворачиваясь мордой к Кирсану. Он, конечно, что-то сказал ей там, внизу, но это «что-то» было скорее описанием ее самой, а не объяснением того, как метис оказался поблизости. Вот только малинуа тогда особенно не слушала его, потому что и так прекрасно все о себе знала, включая то, что она неотразима. Вряд ли, конечно, он тогда именно это имел в виду, но Хель не обратила на его слова внимания, будучи занятой поднятием по лестнице. – Вот ты первый и отвечай, зачем сюда пришел. Следил за нами, небось, а? – подозрительно прищуривается овчарка, подбираясь все ближе к Кирсану и пристально глядя ему в глаза. Но в следующую же секунду на ее морду наползает привычное беззаботное выражение, и она отпрыгивает подальше, махая хвостом. – Шучу, но не думай, что отделался от вопроса. Ох, совсем забыла, вот еще кое-что – ты Гретхен любишь, что ли? – с абсолютно невозмутимым и бесстыжим видом выдает рыжая, чуть склонив голову и посматривая то на Кирсана, то на Грету. Нет, ну а что – должна же она удовлетворить свое любопытство?