Сегодня Хель, как никогда, довольна собой. Она, впрочем, и так довольна собой всегда, но сейчас случай особенный. Днем русские напали неожиданно и без предупреждения, нанося мощный удар туда, куда ожидалось меньше всего. «Это так в их манере», – думает собака. При одних только воспоминаниях о минувшей битве она усмехается, покачивает головой. Верхняя губа ее автоматически подергивается, и клыки жутковато отсвечивают. Но они-то показали этим глупцам, каково тягаться с американцами. Пусть на ориентирование ушло какое-то время, достаточно быстро все опомнились и резво оттеснили противников, в клочья разметав их жалкие попытки атаковать. И, конечно, сама малинуа находилась в первых рядах, не упустив этакой возможности. Так она не рвала и не метала еще никогда, пожалуй, но такой «махач» только вскружил ей голову и добавил еще азарта. Вот у суки крышу и снесло, она даже выскочила куда-то совсем далеко, подвергнув себя немалой опасности. И ей за это воздалось, что и было вполне ожидаемо; Чужая неприязненно морщится, оборачиваясь назад. Да, ей это не приснилось – ее задняя правая лапа все еще крепко обмотана бинтом на бедре. Ей невыносимо хочется содрать глупую повязку, пропитанную кровью, остервенело вылизывать неистово чешущуюся и саднящую рану, но нельзя. И овчарка только тихонько, но достаточно раздраженно вздыхает, повторно проклиная всех врагов, умеющих обращаться с ножом. Пусть она и подставилась под удар, но еле-еле избежала того, чтобы валяться с лезвием, воткнутым в глотку. А лапа – ничего страшного, не смертельно, заживет скоро. Зато в остальном военная практически не пострадала, чего нельзя было сказать о противниках. И, уверившись, что на поле боя ее помощь точно больше не нужна, рыжая позволила увести себя в медпункт.

Она всей своей душой ненавидит находиться в ветеринарных клиниках, или теперь уж медпунктах. От одного только запаха, стойко царящего в этих местах, кареглазую всегда мутит, и выход на свежий воздух воспринимается даром богов. Но больше всего самка не выносит зрелища собак, вынужденных оставаться там. Тяжело раненых ли, умирающих ли – если бы Хель могла, она бы предпочла никогда этого больше не видеть. Не сказать, что ей жалко их, ведь малинуа  не склонна к сочувствию. Она скорее воспринимает это, как должное, но по спине ее каждый раз пробегается холодок при взгляде на больных. В голове ее может промелькнуть мысль «вдруг я когда-нибудь буду в таком положении?», и тогда это вдвойне нагнетает атмосферу. Даже серьезные ранения у себя сука никогда не воспринимает серьезно, подсознательно надеясь, что потом не прозвучит роковое «придется тебе тут остаться». Этим же вечером потерпевшая пребывала в состоянии аффекта, поэтому не сразу поняла, что находится в медпункте. Было уже поздно, и она покорно стерпела все процедуры и колдовство над следом от ножа. Но даже после этого сердце Чужой испуганно екнуло, когда ей было сказано остаться на ночь. И, дождавшись, когда все более-менее стихнет, она как можно более беззвучно выскользнула из своей палаты, а потом и из здания, улизнув в город. Скакать на трех лапах было еще тем позорным зрелищем, да и далеко так беглянка точно не могла уйти, поэтому, сдавшись, она спокойно похромала, куда глаза глядят. Погони за ней пока что не было, да и не будет еще долго. Поэтому пока что собака может ходить, где хочет, праздно шатаясь по городу. Но обратно она не будет возвращаться ни за что, пусть хоть берут силой.

Припадая на перебинтованную ногу, Хель медленно бредет по какой-то узкой улочке, где дома пытались прижаться друг к другу как можно теснее. Но у них не очень-то это и удалось, и здания так и застыли на полпути, выглядя какими-то опечаленными и потерянными. Очередной порыв ледяного сильнейшего ветра чуть не сносит заблудившуюся с лап, и она неловко шатается, с трудом обретая равновесие. Хмыкнув, задается вопросом – что было бы лучше, длинная и путающаяся шерсть, защищающая от холода, или вот такое короткое нечто, всегда гладкое, но и не особо сберегающее? Наверное, все же лучше первое. «Ну да ладно, и так пока живем», – со вздохом заключает овчарка, ежась и продолжая свой путь. Миновав эту улицу, она, недолго думая, поворачивает направо и с удивлением взирает на магазин, взявшийся из ниоткуда. Он, правда, закрыт, как и все остальные постройки здесь. Военная осторожно подходит к магазину, и, поддавшись необъяснимому желанию, утыкается носом в приятно холодящую дверь. Из-за нее доносятся слабые, но от того не менее вкусные запахи. Желудок немедленно отзывается воодушевленным урчанием, однако Хель ничего не может сделать, и только выходит из себя. Быстрой походкой она отдаляется от чертового магазина, разбудившего в ней чувство голода; взгляд ее устремлен себе под лапы, брови сдвинуты, губы плотно сжаты, и она не видит абсолютно ничего перед собой.

Хель продолжает брести, по-прежнему буравя невидящим взглядом проплывающую мимо дорогу. Она снова витает где-то в облаках, размышляя обо всем понемногу. Конечно, пусть она сперва и рассудила, что сбежала на благо себе, но теперь Чужая все больше сомневается в этом. Здесь немногим лучше. Ее окружает безмолвная темнота, окутывающая со всех сторон, однако сама собака отнюдь не рада такой компании.  Она не выносит тишины и безлюдности, равно как и безумного уныния. Все места, в которых она появляется, рыжая предпочитает чуть ли не буквально взрывать собой, вот только этот ночной город – исключение. Да и не побегаешь здесь особенно с перебинтованной ногой. В общем, как обычно, самка сначала совершила поступок, а уж потом все обдумала и взвесила, как это с ней и бывает. И хорошо еще, если действия ее к лучшему, а уж если нет… Что ж, все равно ничего уже не вернуть. Хотя, впрочем, можно бы еще вернуться обратно. Все равно отсутствия больной пока что никто наверняка не обнаружил.

– Не слишком ли далеко занесло тебя, родная? – раздается прямо рядом с ухом насмешливый слегка хрипловатый голос, и в ту же секунду овчарка ощущает, как что-то проходится прямо по ее боку. Взвизгнув от неожиданности, кареглазая шарахается в сторону, зажмурившись и только в последнюю секунду успевая заметить краем глаза какую-то зловещую тень сбоку от себя. Еще бы чуть-чуть, и не избежать рокового столкновения с какой-нибудь стеной, но малинуа с трудом удерживает в лапах как себя, так и свою устойчивость, лишь только зашатавшись, как проклятая. Постепенно на нее накатывает осознание того, что это никакой не вселяющий ужас дух и даже не привидение с моторчиком. У существа, судя по прикосновению, определенно есть плоть. И, в конце концов, что еще за глупые мысли про потусторонних существ? Кого уж и следует бояться, так это существ. Тем не менее, Хель и вовсе опасаться ничего не следует – это ведь она. Когда первый испуг от неожиданности проходит, она решается открыть глаза, но на этот раз в них пляшут огоньки злобы. Кто посмел так подкрадываться к ней?

– Я тебе живо сейчас оторву… – рявкает военная во всю свою глотку, выпрыгивая вперед и поворачиваясь к незнакомцу. Но когда ей удается наконец рассмотреть его поближе, самка резко осекается, прикусывая язык. Перед ней стоит не кто иной, как сам Потрошитель. Фигура он весьма значимая, хоть и устрашающая, порой до такой степени, что им пугают новобранцев. Да и самой Чужой приходилось становиться свидетельницей некоторых его свирепых выходок. Так что какой бесстрашной и безрассудной она ни была, даже ей хватило мозгов додуматься обходить этого кобеля десятой дорогой. А теперь она стоит напротив него в боевой стойке, расставив лапы, оскалив зубы и чуть не пообещав оторвать какую-нибудь часть тела. Чтобы увериться, что это действительно Риппер, рыжая прячет клыки и встает нормально, немножко обходя пса. Да, это и правда он – здоровый черный немец с изувеченными передними лапами и с неизменными поблескивающими голубыми глазами. Хель многого стоит не отвести взгляд, и все же она настолько твердо, насколько только возможно, смотрит на собеседника, но дается ей это трудно. Что ж, должна она хоть перед кем-то испытывать трепет? – Вы меня испугали, – продолжает овчарка куда менее разъяренным голосом, скорее, куда более спокойным и даже чутка растерянным. – А можно поинтересоваться, что же вы делаете здесь в этот час? – возможно, вопрос несколько неаккуратный, и беглянка изо всех сил надеется, что конвоир воспримет это нормально. Инстинкт самосохранения тем временем кричит бежать, но кареглазая, естественно, не может просто так сорваться с места и спасать свою шкуру. Да и чертова лапа… Кажется, теперь она Потрошителя все-таки понимает. С такой травмой грех не срываться на каждом встречном. Но это не умаляет крайнего дискомфорта, который сейчас испытывает малинуа, а поэтому она хочет как можно быстрее закончить этот разговор.

Всякий страх окончательно прошел, и теперь в душе остается лишь неудобство, которое призывает скорее покинуть это место. И желательно одной, а не с некстати подвернувшейся компанией. Закончив водить вокруг Потрошителя хоровод, овчарка прекращает движение, оказавшись напротив пса, только вставая чуть боком. Она раздумывает над его словами, и может быть, даже первый раз в своей жизни сначала обдумает свой следующий ход. Что, правда, весьма сомнительно – даже если такое и произойдет, все равно в следующий момент что-нибудь толкнет собаку на глупость, и, открыв пасть с одними словами на языке, она выскажет совсем другие. Никогда раньше Хель этого не осознавала, но теперь понимание как-то спонтанно снизошло на нее, и она глубоко вздыхает, не зная, что делать. Ладно, что он там говорил? Возможно, хоть его вкрадчивые речи не смогут запутать малинуа.

– Ну-ка, ну-ка? Что же еще значительного суждено мне потерять? – как она проигнорировала этот вопрос, так и собирается не отвечать на него. Пожалуй, если бы собаки обладали возможностью краснеть, Чужая давно бы уже вся залилась краской, аки красна девица. Но это, пожалуй, было бы ей не к лицу, да и сама военная уже начала раздражаться от того, что стоит и чуть ли не трясется, как осинка на ветру. Поэтому рыжая сразу как-то суровеет на глазах, но поза ее, правда, так и остается напряженной. – Правда, что ли? Пардон, не хотел, – конечно, не хотел, ведь все нормальные персоны, увидев знакомых, точно так же выплывают из темноты, – а я вот погулять вышел, смотрю – знакомые лица мелькают, – и черный присаживается на землю. – А чего так официально – на «вы»? Никогда не считал себя столь высокого сорта фигурой, – не усидев на месте, Риппер поднимается и сам обходит вокруг собеседницы. Кареглазая внимательно следит за всеми его передвижениями, поворачивая голову. Конвоир приостанавливается позади, сверля взглядом перебинтованную лапу. – Черт, что же это? Неужто боевое ранение? – и, не успевает военно-полевая что-либо сказать или предпринять по этому поводу, немец утыкается носом прямо в ранение. Боль яркой вспышкой пронзает ногу, и самка с шипением и свистом втягивает воздух через стиснутые изо всех сил зубы. Пусть рана немного и подзатянулась за все это время, это не значит, что зажила полностью. Потрошитель подается назад, и сейчас ему и правда повезло – еще чуть-чуть, и Хель отбросила бы всякие понятия и принципы и просто вцепилась псу в загривок, инстинктивно пытаясь отбросить его подальше. Но гроза постепенно минует, как успокаивается и боль. Рыжая облегченно вздыхает, расслабляясь. – Проклятье, мне даже как-то некомфортно сделалось. Я слышал, что ты не из пугливых, – собака раздраженно выдыхает, думая, что в иных обстоятельствах она бы, несомненно, показала ему, из какого теста слеплена. – Да ты не переживай, я сук не кусаю, разве что иногда… при определенных обстоятельствах, – малинуа презрительно сощуривается. Разумеется, она понимает его намек, равно как и не пропускает мимо ушей откровенную насмешку. Образ пошлого балагура никак не вяжется с образом любителя попускать кровушки, а то и выпускать кишки наружу. Впрочем, если уж выбирать из двух зол, тогда уж наименьшее, то бишь, шутника с острым языком. Но сама овчарка молчит уже достаточно продолжительное время, а это очень на нее не похоже. Да и есть уже куча слов, которые она не против высказать собеседнику прямо в лицо.

– Ну, хорошо, давай на «ты», если не против, – легко соглашается Хель, вот только делает она это каким-то воинственным голосом; приподнимает голову, как если бы хочет смотреть на Риппера свысока. Сколько бы ошибок она уже не совершила, часть с боевым ранением благоразумно предпочитает максимально опустить, дабы не проводить опасные параллели с травмами кобеля. А это уже перебор. – Лучше не трогай меня вообще, ладно? Понимаешь, наверное, личное пространство и все такое… Очень ценная штука, да. И я не вполне уверена, что вообще хотела знать об этих определенных обстоятельствах. Пожалуй, первый раз, когда вообще понимаешь, к чему выражение «меньше знаешь – крепче спишь», – в своей родной стихии, то есть трескотне без умолку, сука как-то приходит в себя, вообще начав относиться к Потрошителю, как к равному. В какой-то степени он таковым и является, но что если это весьма… опасное третирование, в каком бы смысле это ни было? В общем, если конвоир предпочитает самок дерзких и заносчивых, то Хель точно не повезло. – Я не из пугливых, я вообще ничего не боюсь! – опрометчиво заявляет военная, даже становясь на лапы. – Кроме, разве что, неожиданности. Представляешь, идешь ты, а тут откуда ни возьмись выскакиваю я? Да еще и в такой… – слегка запинается Чужая, прежде чем быстро выпалить продолжение фразы, – …кхм, близости. Любой бы шуганулся!